Горбунов и Горчаков - это два часа в мировом пласте Бродского. Его невозможно не узнать - и не нырнуть как-то тоже нельзя. Мы с любимой женщиной вышли из зала с очень разными впечатлениями: Наденька - с мыслью, что что-то не так, и нужно посмотреть ещё раз, потому что она ждала, что её возьмёт сильнее и катарсис будет ощутимее. Но периодически она уходила внутрь себя, а гештальт так и не закрылся. У меня же - наоборот. Было ли мне странно? Было, но не настолько, и эти два часа я плыла по ночному морю - и катарсис свой (часть его) получила. В сущности же, это ведь Бродский - он никогда не закрывал гештальты, в нём ничего и не должно быть понятно (понятно и понято - очень разные слова, оказывается).

Здесь нужно сказать, что ГиГ - это два часа в пространстве стиха. А существовать столь длительное время в таком пространстве невероятно сложно - как для зрителя, так и для актёра. Человеческое внимание вообще может быть сосредоточено на чем-то не более двадцати секунд, затем наступает пауза, после снова - усиление концентрации. Стихи же - та материя, держаться за которую нужно без выключений, чтобы не упустить нить. Находиться в постоянном сердечном и мозговом напряжении два часа практически невозможно, и иногда нить действительно обрывается, ты ныряешь в себя, и желтый свет сцены плывёт перед глазами, и после ты испуганно выныриваешь обратно: что, что, что я пропустила? Но спектакль играется настолько изумительно, что общая канва не ускользает от тебя никогда, маячки расставлены, буйки - вот они, на периферии; плыви, не утонешь.

{more}С прозой всегда - проще. Она не требует невыключаемого, постоянного напряжения нерва.

Но, да, столь же сложно это и для актёра. Пространство стиха - непростое, а ещё более непрост Бродский, эта отдельная галактика. Плюс - я свято уверена, что правильно прочитать стихи - любые, какие бы то ни было - практически невозможно. Идеально лишь одно прочтение - собственным внутренним голосом при чтении с листа (и хорошо, хорошо, я знаю людей, читающих ве-ли-ко-леп-но, но они - лишь подтверждающие правило исключения). Но Никита Ефремов и Артур Смольянинов читают так, что ты получаешь ещё одно исключение в копилку.

Они читают без ролевого актёрствования, без этого убивающего, киллерского «с выражением», читают разговором. И обычно это грозит исчезновением стиха, сплавлением его с обыденной речью, разрывом, размывом, но здесь - идеальный баланс. Это разговор и речь, однако же остающиеся стихами - рифма, ритм, всё на своих местах. Интонации, переливы, акценты, язык, идеально лёгший на уста. Бродский со времён Бозина не был слышан мне настолько дивно.

К слову, о составе. Мы с Надей шли на Бродского (она), на постановку Каменьковича (я) и обе - в Современник. Не на актёров. При этом я знала-помнила, что там - Смольянинов, и мне очень хотелось посмотреть на него в театре. То неизбывное: об актёре ни в коем случае нельзя судить по нашему современному кино (за исключением ещё более редким, чем со стихами), упаси вас Бог. Если хотите понять что-то об артисте и нащупать искру - нужно увидеть его на сцене. Я - увидела. Вопрос снят отныне и навеки; прекрасен. Однако ещё большим открытием стал Ефремов. О святый Боже. Теперь я хочу ходить на спектакли этого человека. Это не банальное «жизнь на сцене» или отточенные предлагаемые обстоятельства, это просто погружение для себя (него) и зала. Хамелеоново слияние с Ленинградом конца шестидесятых, палатой психиатрической больницы, её теплыми белыми стенами, заоконным пейзажем, витражными стёклами над головами. Голос, мимика, пластика, читка - жизнь, живая - и это не тавтология - жизнь. В таких случаях я обычно говорю: протащило. И да: меня протащило. Это было нечто зыбко - и очевидно! - гениальное.

У спектакля так же есть одна странная особенность - кажется, что он идёт дольше, чем на деле. Это не скука (о нет) и не затянутость, но странная текучесть всей второй половины.

Восхитительная сценография. Свет - очень простой, белый, желтый, синий. Никаких особенных эффектов, практически никакого медиа (чего сейчас у большинства так много). Много текстур и фактур. Включение разных уровней высоты. В общем и целом - всё относительно (для современного театра) просто, лаконично, но при этом: полноценно, всё, ничего больше не нужно.

О чем постановка? О двух людях, запертых в обстоятельствах внешних и внутренних? О шизофрении? О рассудке? Никто не должен знать. Незачем знать. Он - обо всём.

И всё-таки - Бродский, о узнаваемый Бродский! Весь лирично-любовный он - в двух фразах о любви. Любовь есть разлука с одиночеством - и любовь есть предисловие разлуки. Больше ничего не нужно.

Рекомендация ли всё это? Вне всякого сомнения - да. Ах, знает Олег Евгеньевич, с кем играть в футбол.

P.S. Я супер-мен чуть более,чем полностью. Очень боялась, что стану одним из ненавидимых мною людей - тех, кто вместо того, чтобы с кашлем и насморком идти ко врачу, идут кашлять и шуршать упаковками платков в театр. Однако же нет, ничего, выдержала все два часа, словно физиологические процесы в организме замерли. К слову, зал вообще был прекрасный - тихий, уважительный. Большая редкость по нынешним временам. И о зале как помещении - он у Другой сцены очень маленький - десять рядов - с хорошим подъемом - и по архитектуре вылитый зал Театрального центра имени Мейерхольда, точь-в-точь, вплоть до цвета, - на меня даже накатило жутковатое дежа вю.