«Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова», - писал Довлатов. Даже при том условии, что я - адепт Достоевского и Булгакова - с Сергеем Донатовичем не совсем согласна, - да: Чехов был чем-то особенным в русской литературе, из ряда вон (и является таковым до сих пор). И так же умел это особенное, осеннее, чуткое - давать смех сквозь слёзы. Особый, русский, если угодно, смех - смех жутковатой меланхолии, глубинной, от многих поколений до унаследованной тоски. Человек в футляре, Степь, Палата №6 - вещи предельно менталитетные и в этом - предельно гениальные (и страшные). Одним словом, вы поняли: я люблю Чехова. Следовательно, мне очень хотелось, чтобы очередная постановка по Антону Павловичу не разочаровала.

Что ещё интереснее: в замечательности этой постановки была уверена заранее. Будем честны: я вообще нежно люблю театр на Малой Бронной и его труппу; голомазовская молодежь ведь прекрасна (а для любви, к слову, много и не надо). Вероятно, всё впечатление от можно выразит в твите того вечера: плакать на Чехове, когда все смеются, - это особое состояние души. Дима Сердюк - Громов его - живыми слезами плакал на сцене, стегая словами о том, что Христос в саду Гефсиманском не разумел и не смирялся, он просил Отца, чтобы его минула чаша сия, - и я плакала с ним вместе. Нет ничего более искреннего и хлёсткого в русской литературе о русской же интеллигенции, чем этот громовский монолог. В этом - безжалостность Чехова, и прежде всего его безжалостность к себе, так прекрасно инсценированная.

{more}