№3 - здесь.
№4 - здесь.
NB! Самый первый отрывок убран вообще, так как он вдруг резко пошел вразрез с нынешней линией, следовательно, нумерация съехала на один.
№5.
читать дальше
«У добра преострые клыки и очень много яда» (с)
Всё выше, всё выше – высот
Последнее злато.
Сновидческий голос: Восход
Навстречу Закату. (с) М. Ц.
Всё выше, всё выше – высот
Последнее злато.
Сновидческий голос: Восход
Навстречу Закату. (с) М. Ц.
Она всё поняла. Поняла сразу и мгновенно, когда мысли ещё не сложились в единую логическую цепь. Всё было слишком очевидно, чрезмерно прозрачно, так ясно, что сначала она даже усомнилась, но спасительное сомнение развеялось быстрее, чем хотелось бы. Поздняя весна окутывала Олларию теплым вечером, а наследница графов Лиско сидела в гостиной дома кансилльера Талига и уже знала, что тот ей скажет.
На его пальце не было золота, обхватывающего тревожные алые шерлы. Перстня Повелителей Молний, знакомого ей по руке Мориса Эпинэ. Перстня, хранившего свой секрет так же верно, как и зеленый камень в серебре на её собственной руке.
Кому-то ещё так недавно было нужно, чтобы она возненавидела Первого маршала Талига, легла с ним в одну постель, а потом уничтожила – но план этот так протяжен во времени. Теперь стало очень нужно, чтобы герцог Ричард Окделл возненавидел его же – и чтобы Рокэ Алвы не стало как можно скорее. Тот, кто во имя истины собирался претворить всё это в жизнь, сидел напротив неё – усталый, мрачный, величественный старик старше своих лет – и хмуро смотрел в пол. «Мы больше не можем медлить, Адриана, - уронил он в тишину. – Нам необходимо действовать быстро. Ты свободна перед лицом Талигойи и Людей Чести от слова, которое было с тебя взято».
Она кивнула, промолчала и так же молча вышла. Спокойная и равнодушная, как равнодушны горные вершины, холодная, как холодны их снежные шапки. Кто знает, чего мог ждать от неё Август Штанцлер, но он ждал не того, что увидел. Нет, этой каменной маски, ставшей её лицом, ждать было нельзя, но никто не должен видеть, о чем она думает и что чувствует. Адриана Лиско была спокойна потому, что твердо знала: герцог Рокэ Алва не умрет. По крайней мере, он умрет не этой ночью.
К кансилльеру Талига фрейлину Её Величества королевы доставили, когда время уже близилось к полуночи. Значит, рассчитали всё верно – слишком поздно, ничего нельзя будет остановить. Ричард Окделл, скорее всего, покинул этот дом многим раньше, а Штанцлер всегда был слишком осторожен. Даже вполне доверяя юной графине Лиско, он всё равно не доверял никому. И был прав, потому что нельзя верить тем, кто посмотрел однажды в ту беспокойную, омутом, синь, - и остался жив.
Двое верных кансилльеру сопровождающих ожидали её у черного хода. Один из них уже держал под уздцы её лошадь. Время возвращаться во дворец. Время спокойно уснуть, считая себя свободной от клятвы и – навеки – от человека, к которому пообещала самой себе вернуться. Время считать потери и подводить итоги. Но до итогов ещё далеко.
Она не торопясь, нарочито медленно устраивалась в седле, мужском и якобы безмерно непривычном, и пока её сопровождающие сонно возились у своих лошадей, вдруг резко дернула поводья. Линарец, застоявшийся в стойле, резко сорвался с места, и она, как камни в спину получившая изумленные крики, исчезла в первом же темном проулке прежде, чем погоня, призванная быть стражей, успела кинуться следом. Из Адрианы Лиско – как и подобает дочери кровных вассалов Эпинэ – была неплохая наездница. Робер бы её одобрил.
***
Она знала, что будет поздно. Что она не успеет. И всё равно резкой черной тенью, похожей на призрак закатного кошмара, распарывала ночной город, пригнувшись к крепкой шее линарца. Цокот копыт был подобен грому, город должен был проснуться весь, до окраин, проснуться и сойти с ума, но город спал и давно уже был безумен.
Ей было страшно. Боги, как ей было страшно! Как страшно было, когда из рук, подобно тому полному «Черной крови» бокалу, выпадало будущее, которого у неё никогда не было.
Окделл – мальчишка, дурачок, почти совсем ребенок, но он сын Эгмонта и Мирабеллы, Повелитель Скал, у него хватит якобы Чести и якобы благородства для того, чтобы спасти любимую женщину (как плохо он умеет скрывать свои тайны, всё в глазах – а Катари не слепа) и ещё дюжину верных Раканам людей. Хватит и памяти, чтобы отомстить за свою семью и семьи других – как за её. Бедный мальчик, он ведь так и не понял того, что Адриана Лиско поняла уже давно, хотя была немногим старше – ими всеми играют. Они – только шахматные фигуры на разбитой на черное и белое доске, и вряд ли кому-то из них дадут стать больше, чем пешкой.
Дик Окделл оказался в будуаре Катарины Ариго неслучайно. Кто-то хотел, чтобы он застал сцену, которую застал. Чтобы он увидел своими глазами Первого маршала Талига и свою королеву, топящую стон в чужом плече. В чужом плече… Адриана Лиско почувствовала, как слабеют руки и, злясь на себя до боли, до ненависти, крепче сжала поводья. Катарина Ариго – женщина, Рокэ Алва – мужчина, любящий ломать людей об колено. И он ломает этот гордый цветок из семьи леопардов, ломает с неистовством, презрением, мешая с грязью.
Нет, она не жалела Катари. Она вообще разучилась чувствовать что-либо в этом сумасшествии последних двух дней, когда, не видя его, довольствовалась лишь слухами и доверительным нервическим шепотом королевы, лихорадочно рассказавшей ей всё, всё, всё. То «всё», которое ей полагалось знать. В этой скачке и этой ночи она не чувствовала ничего из того, что должна была бы.
… Ладони, обхватывавшие её лицо, не лгали. Можно лгать словами, даже глазами, но нельзя - так. Он приказал ей уйти, хотя она была бы готова остаться – просто остаться, приказал, потому что для крови и пустоты выбирал других – тех, с кого можно было пить ненависть, как лозу.
Создателя ради! Если она опоздает – а она опоздает – какая разница, чье тело он брал.
Никакой.
***
Благо, в этом доме не было больше ни одного глупца, кроме несчастного оруженосца Ричарда Окделла, и привратник узнал всадницу, в мгновение ока слетевшую с седла у самых ворот. Адриана не знала, что известно людям Алвы и известно ли им что-то вообще, но через минуту её встретил на пороге Хуан, держа в одной руке свечу, а другой придерживая дверь.
- Дора, - он преклонил голову, когда она ступала через порог и, подхватив на ходу сброшенный ею плащ, запер дверь. Никто не пошел за ней ни чтобы проводить, ни чтобы осветить дорогу. Путь в кабинет Первого маршала Талига она запомнила хорошо.
***
Дверь не была заперта и за ней царствовала тишина. Текучая и густая. Ещё не дойдя до порога, она почувствовала это нутром, чем-то, закипающим за грудиной.
У Рокэ Алва был слух кошки, и когда она подошла к двери, дверь эта распахнулась перед её лицом. Мертвые не улыбаются привественно и насмешливо, мертвые спят сном без снов, а не приглашают войти. Значит, жизнь. Значит, она просто угадала с ядом, и есть ещё день. Один только день.
- Добрый вечер, графиня. Сегодня один интересный визит следует за другим. Вина? Только не надо яда, не стоит портить хороший букет…
Ворон стоял вполоборота к ней, глядя куда-то в догорающий огонь камина. Багровые отсветы страшно играли тенями, обрисовывая этот точеный, хищный профиль. Адриана медленно повернула голову и посмотрела вглубь комнаты. Там, в кресле у камина, потерянным зверьком жался мальчишка, Повелитель Скал, изумленный и напряженный, разбитый, но ещё упрямый и готовый к чему угодно.
Она знала, как безумны её, смотрящей, глаза, и могла понять, почему Дикон так смотрит на неё в ответ.
Алва галантно пропустил её в комнату – она хочет быть такой же равнодушной; Окделл начал медленно подниматься из кресла, всё ещё такой раздавленный, виноватый, настоящий. Адриана, словно сквозь воду, шагнула вперед, а потом, плавно качнувшись всем телом, сорвалась и в два молниеносных шага подошла к Ричарду – и свист пощечины, рассекшей воздух, звонко разорвал мертвую тишину.
Удар был слишком резким и болезненным для женщины – или, возможно, просто унизительным и заслуженным. Хлесткий, с оттяжкой, наказывающий, гордый. Дикон оступился и прижал к щеке ладонь. Жгло. Жгло неестественным, жалящим огнем, словно его стеганули кнутом по лицу.
Адриана закрыла глаза, выдохнула и сжала пальцы заалевшей горящей руки. Силы уходили, те силы, которые – все – она отдала, чтобы быть здесь, но всё равно не успела. Мальчик… если бы ты только понял.
Дикон стоял и смотрел ей в лицо, словно видел призрак.
Этот мир окончательно летел в пропасть, он не смог убить и не смог быть благородным, в этот дом зачем-то пришла фрейлина Катари – ах, да, серая тень в окне, плащ… - а его эр (теперь – нет, ибо пошел против клятвы) всё ещё стоял у порога, у зияющего чернотой проема, и глаза его казались такими же провалами во мрак.
- Как вы ответите перед своей совестью, Ричард? – Прозвучал глухой, севший голос. – Как, спрашиваю вас я. Как. – Адриана сверкнула всё ещё лихорадочно горящими глазами, а потом, не дожидаясь ответа, продолжила: - Яд в вино… оружие женщин, ревнивцев и трусов. Я никогда не могла подумать, что сын Эгмонта… Нет. Нет.
Она вдруг так же, как минуту назад, плавно качнулась на месте, но уже не вперед, а назад, и Ворон успел подхватить её простым и твердым движением.
Эта женщина была его любовницей, точно и несомненно, так же, как была ею и Катари, которую он, Дик, любил. Все женщины этого королевства выбирали властителя Кэналлоа – и даже Создатель понял бы, почему. Ричард тоже когда-то понял и тоже пошел за этой силой, нечеловеческой, безумной, просто невозможной, но его вернули обратно долгом и Честью. Долгом, который требовал спасти свою королеву. Долгом, который требовал уберечь верных истинной Талигойе. Долгом, который требовал отомстить за отца, за Мориса, Мишеля, Сержа и Арсена Эпинэ, в конце концов, за Эдмона и Артура Лиско… господи, почему они все вдруг стали не то предавать, не то видеть?
Он хотел бы сейчас умереть, если бы мог, но решил нападать, помня о лучшей из защит – как и учил его бывший эр. Человек, который проживет ещё, возможно, только сутки.
- Вы… вы…
- Юноша, отдышитесь, - жалящий, жесткий, льдистый голос.
- Я – что? – Адриана подняла голову и пристально вгляделась в лицо Окделлу. – Нет, Дикон, я не являюсь любовницей герцога Алва. Хотя могла бы, - тихо закончила она. Даже в полутьме было видно, как вспыхнули на её щеках два темных болезненных пятна. – Впрочем, это не для ваших ушей и не для вашего ума… - Она вдруг, внезапно расправив плечи – прямая, неестественно прямая спина – повернула голову и впилась глазами в лицо Ворона, всё ещё спокойно удерживающего её в своих руках, словно так и было надо. Глаза её расширились и потемнели. Кажется, только сейчас она – не порывом, а уже осознанием – поняла, что произошло.
- Ты…
- Как видишь. И надеюсь прожить ещё долго, хотя не все согласны с этим планом. Ах, да. Имею честь представить вам, юноша, - вдруг светски обратился он к Окделлу, всё ещё замершему у кресла, и тот перевел на него ошарашенный взгляд, - вы ещё не знакомы с графиней Лиско в её новом качестве будущей герцогини Алва, - и привычным жестом вдруг на секунду прикрыл ладонями глаза, а потом быстро опустил их.
Будущей герцогини Алва? Адриана Лиско – невеста Ворона? Ричард почувствовал, как внутри, где-то в животе, сжимается холодный змеиный комок. Значит, Ворон с ней обручен… Но, Создатель и все его святые, как, когда? Дикон лихорадочно метнулся глазами к тонким запястьям девушки. Браслета не было.
Но он был и не нужен, вдруг понял Ричард. Обо всем говорило звенящее напряжение в этой женщине, её потемневшие, лихорадочно блестящие глаза, обо всем говорило их «ты», и он понял. Тогда, в доме на улице Мимоз, конечно… Создатель! Ричард почувствовал, как кружится голова. И после, на площади Леопарда, у горящего особняка Ариго, когда Ворон держал на руках тонкое бессильное тело, страшно подумать о том, что он чувствовал, если он, конечно, способен... И то, о чем они говорили потом, в этом же кабинете – конечно, она была испугана, он тоже, ведь чуть её не потерял…
Кансилльер Штанцлер сказал ему, что Рокэ нечего терять и тот давно ищет смерти, потому что вокруг одна пустота, но эр Август ошибался. Ричард Окделл решился на то, на что решился, ради людей, которые хотели жить, любить, растить своих детей, потому что Ворону всё это было ненужно, а сейчас оказалось, что и Алва был кем-то любим, ожидаем… любим?
Дикон осмелился поднять глаза и посмотреть на Адриану Лиско.
Странно, что только сейчас он понял, сколь малое, оказывается, может быть красноречивее слов.
И ему уже не было интересно, как и от кого эта девушка узнала о том, что должно произойти – и что произошло.
Вдруг в эту секунду, в ту самую секунду, когда Адриана рвано выдохнула, он, наконец, понял, как страшно было то, что он совершил.
- Вам необходимо время для раздумий о бренности бытия. Вы его получите. – Вдруг равнодушно бросил Ворон. - На этом свете, разумеется, - уточнил он, пожав плечами. – До того вы ещё не доросли, юноша.
***
- Что с ним будет? – Голос спокоен, почти глух. Она отстраненно подумала, что вовремя решила сесть – всё тело дрожало, и только лицо оставалось спокойным – чужая, верная наука.
- Думаю, герцогу Окделлу стоит отправиться в небольшое путешествие. Свежий воздух отрезвит ему голову, - Алва подошел к столу, взял кувшин с вином и резко выплеснул темную жидкость в камин. Угли зашипели, облако белого пара на короткий миг яростно взмыло вверх. В комнате стало темно, только под ногами мужчины, стоящего перед погасшим камином, светлел лунный ковер.
- Перстень Эпинэ? – Всё так же, почти шепотом, спросила она.
- Полезная вещица. Возможно, стоит вернуть её последнему хозяину. С последним же наставлением о вреде и пользе винопития.
Адриана вскинула голову, глаза её в ночном свете блеснули серебряными всполохами. Взгляд остался без ответа. Он молчал, она молчала тоже. Рокэ Алва, возможно, лишен милосердия, но о воздаянии знает достаточно – и умеет мстить, как умеют лишь единицы. Кансилльер и сторонники поставили на кон всё, но из Ворона был дьявольски хороший игрок, и сам Чужой водил его рукой. Штанцлер умрет. Умрут и другие.
«Вы не найдете здесь ничего кроме клейма предательницы…»
А если – уже?
Ворон вдруг резко развернулся, словно что-то вспомнив, подошел к забросанному бумагами столу и выдвинул один из ящиков. Быстро взял что-то из темной глубины, подошел к ней и разжал пальцы над её коленями. Адриана медленно развернула отрез темного шелка не крупнее носового платка. На переливчатой мягкой ткани лежал перстень. Даже в полутьме, при одном только лунном чистом свете, было видно, как тонка изящная, старинная, явно морискийская работа. Серебряная, кажется, оправа и вытянутый, с двумя острыми углами, напоминающий кошачий зрачок камень.
Где-то в груди вдруг болезненно кольнуло.
- Это всего лишь сапфир, - послышалось за спиной.
- Зачем? – Глупый вопрос и ответа, вероятно, не будет, но сейчас она плохо понимает, о чем думает и что говорит.
- Ты ведь не ждала от меня действительно браслета невесты? – Он усмехнулся, и она про себя признала: нет, не ждала. Она вообще не ждала ничего. – Умные люди, хоть их и единицы, поймут смысл и не станут задавать лишних вопросов, а глупым всё равно, что носит графиня Лиско.
Сапфиры был его камнями, камнями кэналлийского Ворона, и хотя их могли носить любые другие, для знающих людей это действительно имело смысл. Адриана осторожно взяла перстень и надела на руку. Она не носила колец, кроме одного – фамильного перстня Лиско, серебро и темно-зеленый диопсид, так же, как и шерлы Эпинэ, скрывавший погибель.
- Он пришел к тебе раньше меня, - заговорила она. – Значит, у него хватило смелости - и, значит, ты знал, - тяжело бросила она, - но пил. Почему?
Это была ночь ненужных вопросов и безмолвных ответов. Ей хотелось просить за чужие жизни, но она знала, что не имеет на это права – ни как давшая ему слово, ни как некогда обещавшая сделать для Талигойи то, что попытался сделать сын Эгмонта Окделла. По крайней мере, мальчик будет жив. Тогда – с кем ей прощаться, здесь и сейчас, на расстоянии и в тишине? Кансилльер Талига ошибся. Рокэ Алва, если успеет, заставит за эту ошибку заплатить - о, по всем счетам.
- Я знаю этот яд, - слова давались с трудом, падали на пол и разбивались.
- Не первый раз. Если Леворукий, - она не видела, но услышала усмешку в голосе – злую, острую, - действительно меня опекает, то вы, графиня, не станете вдовой, не успев стать супругой.
- Штанцлер говорил со мной, - помолчав, начала Адриана. Она поднялась, медленно дошла до стола и оперлась ладонями на столешницу, на исписанные четкими строчками листы. – Вернул мне моё слово, - она горько улыбнулась и покачала головой. – Создатель, как они все ненавидят тебя. Безумно ненавидят тебя. Даже этот мальчик, восхищавшийся тобой…
- О ненависти мне говорит женщина из Дома Лиско.
- Да, моя память стала коротка, - покорно признала она. – Впрочем же, у меня всегда будет шанс закончить начатое Окделлом – знаешь, это традиция Людей Чести, женщины когда-то предпочитали смерть позору, а яд и перстень - это даже почти изящно… Но ты, разумеется, знаешь.
И она вдруг рассмеялась в голос. Быстрым, нервным смехом, неостановимым, похожим на приступ. Смеялась и смеялась, откинув назад голову, и крупно дрожала всем телом. Это была истерика, страшная, но короткая, и смех угас так же быстро и внезапно, как начался. Она почувствовала себя слабой, безмерно слабой – почти как тогда, в этой же комнате, после ночи на площади Леопарда.
Ворон умел появляться из ниоткуда, из тьмы, словно она служила ему, бесшумно и мягко. Чужие руки обхватила её со спины, заскользили по ткани платья снизу вверх, и она вдруг рывком поймала эти руки и прижала к себе, заставляя обнять и не отпускать. В лунном свете искристо, с какой-то таинственной провидческой красотой сверкнули грани сапфира на её пальце. Адриана выдохнула и откинулась ему на грудь, закрывая глаза и опуская голову на плечо Ворону.
Так было хорошо. Так было спокойно. Так было совсем неправильно, но было, а верно одно лишь бытие. Так она не думала о смерти тех, кто завтра погибнет – а уже знала их по именам, предполагала, угадывала, прощалась и просила прощения.
Губы, горячие, словно в лихорадке – или это лихорадит её? – коснулись виска в том месте, где ещё светлела полоска недавнего шрама. Всё внутри задрожало и зазвенело, а потом стихло, как стихает потревоженная струна под успокаивающей ладонью музыканта. Она пережила страх, которого не пожелала бы и врагам своим, страх за слишком многое и слишком многих, и кого-то надо уберечь, а кого-то отдать – страху и смерти, смерти и страху, блистающим невыносимой сапфировой синью.
Она простила его убийц – и простилась. Она простила его – убийцу – и пришла. Она всегда приходит и всегда будет приходить, только бы было – куда, к кому.
- Найди противоядие, - прошептала она, ещё ощущая под ногами зыбкую грань этого мира, - или яд, если тебе поможет он… Найди, слышишь? – Она тяжело выдохнула вдруг слишком загустевший в легких воздух. Руки, обвивавшие её плечи, прижали её ещё ближе, вжали в чужое тело, горячее, живое, живое до несомненности и невероятности.
Ей было слишком страшно и слишком холодно. Она никогда не произнесла бы этого слух и никогда не повторила бы однажды сказанных слов. Она могла бы уйти, если бы он приказал, так было бы правильно, но они ничего не делали так, как правильно, и давно нарушили всё, что было мыслимо и немыслимо, а с этим человеком не было, нет, не было ни страшно, ни холодно, не сейчас, только не сейчас.
Может быть, противоядия не будет. Может быть, яда не было в вине, что он пил. Может быть, яд не в состоянии причинить вреда Ветру. Может быть. Может быть. Может быть.
Но, может быть, нет. И тогда это последняя ночь. Долгая, молниеносная и сумасшедшая, и надо взять её всю, надо остановить время и попытаться вырвать у него как можно больше, дольше, как можно…
Она резко развернулась и с головой кинулась в темнеющую черно-синюю бездну.
- Я уйду, если ты скажешь, что я должна уйти, - выдохнула Адриана.
Алва, глядя ей в глаза, медленно пропустил между пальцев шнуровку платья, а потом резко рванул её в стороны. Затрещала ткань, и Адриана Лиско, чувствуя, как горячие узкие ладони скользнули по её плечам, спуская ткань, закрыла глаза.
Чтобы родиться, сначала иногда нужно погибнуть.